Plastinka rip - оцифровки винила и магнитоальбомов

0







Его работы видел в конце 80х в худ.салоне на Октябрьской...
В те годы я часто посещал салон, посмотреть картины профи, заглянуть в антикварный отдел (одно из немногих мест, где проводились ещё и аукционы), купить краски, кисти и т.д.
Средняя цена картин членов союза худ. была 150-220рэ (на то время это ещё была и примерно средняя зарплата в месяц по стране) , размер чаще 60х80см...
Как то раз заметил группу художников, разглядывающих и обсуждающих 2 марины , выполненные на обычном худ.картоне размером 40х50см, цена была просто фантастической (2000рэ!!!), сами же работы великолепны - яркие цвета и чистые тона,
не разведённый ультрамарин контрастно подчёркивал живые волны моря с сюрреалистическими парусами на первом плане, реальность с оттенком фантастики создавала мощнейшее впечатление от увиденного - такой стиль для советской школы был неприемлемым!
Обсуждающие посмеивались над ценой, критиковали художника за неестественную с их точки зрения яркость, самобытную технику письма...
Я стоял рядом и понимал- они ему завидуют, они так никогда не смогут...
Через 2 дня работы были проданы, ещё через неделю малый зал в конце салона был превращён в персональную мини выставку и полностью завешан работами Владимира Зебека, посетители стояли сплошной стеной, трудно было протиснутся и подойти к самим картинам...
Те же форматы 40х50 см, написанные на обычном худ.картоне , та же яркость и завораживающие фантастические морские пейзажи (кажется Айва отдыхает, подумал я тогда) - через 3-4 дня после выходных все работы были раскуплены , несмотря на немыслимые цены для того времени в 2-7 тыс.рэ!!! ( 7 т.руб стоили тогда Жигули)
....За всю жизнь до этого и все последующие годы после той "выставки" ничего подобного я "в живую" не встречал, найти тогда информацию , кто такой В.Зебек, так же было сложно (художники поговаривали, что вроде как из Загорска (ныне Сергиев Посад )), не говоря уже о приобретении каталога-альбома с иллюстрациями его картин....
Ollleg.

Как Ленин помог николаевскому художнику не умереть с голоду, и как теперь живет ночью Зебек без паспорта

Ох, чувствуется доберется когда ни будь какой-то голливудский режиссер до славного города Николаев и его окрестностей! И будет совершенно прав! Есть в этих широтах судьбы, просто пересказать которые - это уже доблестный, остросюжетный сценарий. С драмой, любовью, гениальностью и правдой жизни! В общем, как не скрывался бы выдающийся художник современности Владимир Зебек в забытых Богом закоулках, а личность его, словно прожектор в небо, выказывает для народа месторасположение.

История Владимира Зебека вряд ли бы вместилась в одну киноленту. Скорее, чтоб описать всю церемонию его биографии и внутреннюю глубину, пришлось бы снимать сериал. В гущу настоящих страстей Владимир был брошен еще мальчишкой. Германия, Австралия, Швейцария, Польша. Война, дикая бедность, потом детские сибирские лагеря, собственно, где Владимир и начинает рисовать. Спасает бедующего художника никто иной, как Владимир Ильич Ленин. Именно он потом будет помогать теске и дальше.

Почему именно дедушка Ленин? Уж слишком умело далось юному заключенному изобразить его портрет, и портреты других вождей, которые были вывешены на лагерной сцене. Их хоть и оценили, но велели снять, ибо негоже осужденному в те времена было так мастерски рисовать. Так первый раз Владимир Ленин спас Владимира Зебека от голода! Двойная порция хвойной настойки, выдаваемой ослабленным заключенным была выписана художнику за талант в двойном размере.




Так началась карьера художника. Сперва Львовское художественное училище, потом Москва. Волей случая либо любезностью судьбы, а документы с лагерными печатями потерялись. Владимир, бедный студент престижного столичного вуза, сразу выделяется среди зажиточных одногодок именно с помощью таланта. Практически сразу Владимира замечают, и признают в нем истинные дарования.

Далее Владимир превращается в блестяще успешного живописца! Деньги, признания и мастерская с видом на Кремль. Так ему еще проще стало чувствовать тонкие линии ленинских силуэтов, описания которых, продолжали непременно влиять на биографию художника. Выставки, работы с которых расходились со скоростью звука! Московская элита на «ты» и поддержка государства в любых начинаниях! А дома жена и двое детей. Это воистину феноменальный успех для того времени!

Но, что происходит? Нет, пройти войну ребенком, четыре года лагерного строя, добиться того, о чем мечтали сотни тысяч людей не так ответственно для духовной биографии человека, как решение отказаться от всех благ, почестей, чтоб начать жизнь заново! И не просто начать ее заново с семнадцатилетней женой, а кардинально изменить быт и образ жизни. Кинбурнская коса оказалась именно тем местом, где 44-летний Владимир находит себе пристанище. В деревушке на пять семей, без электричества и водопровода новая семья селиться в старой аскетичной хате, где постепенно обзаводится хозяйством и пятью детьми.

Ленин беспомощно тонет в огромном разнообразном, эмоциональном море Зебека. А вместо него всплывают новые вдохновения, новая философия, новое имя Владимира как своеобразного анахорета и соглядатая за природой смыслов. А мировой шкап живописи пополнил свои великие полки новыми работами. Сегодня стиль Зебека копируют, а его картины выставляются на аукционах и знаменитых выставочных залах более, чем в сорока странах. Иностранные коллекционеры выкладывают огромные деньги, чтоб заиметь в своем букете шедевры Владимира Зебека. Некоторые критики говорят, что высказывание о том, что Зебек второй Айвазовский не правильное, правильно говорить, что он первый.



Сегодня восьмидесятилетний «николаевский Волошин» ведет ночной образ жизни, на море не ходит, рисует его по памяти, доит корову, пьет вино и конечно же продолжат рисовать. Любит осень, Пушкина и Лермонтова, романсы и лошадей. Несмотря на то, что за его картины заграницей могут выложить сумму, за которую можно купить квартиру в Николаеве, Владимир продолжат оставаться аскетом. На жизнь он не жалуется, сыт, в гармонии с природой, Богом и собой. Правда подвела жена Ольга. Лучшие годы жизни дочь известного в Москве ресторатора посвятила тяжелому быту рядом с любимым человеком. А когда дети выросли, вернулась на родину навсегда. К сожалению супруга скончалась из-за тяжелой болезни.

Владимиру не нужна ни слава, ни признание, ни даже паспорт. Он у него остался еще с советских времен. С прессой общаться он тоже не любит. Хотя гостей на Кимбурне хватает! Многие хотят приехать за благословением к знаменитому мастеру! Владимир человек привычный, правда жалуется на то, что сено для коровы дорогое, что электричество много нагорает, и что порой за коньяком, может нечаянно раздарить несколько десятков работ.

Жизнь Зебека действительно похожа на его главного героя, на море! Такое же неоднозначное, романтическое, настоящее и самадостаточное. Над ним он превращается в шамана, поэта, заведующего всеми волнами! Владимир Зебек берет за руку зрителя своего творчества и отводит в стихийные таинства, объясняя человечеству море, его правду и сущность. Человек всегда находится по близи в творчестве Зебека, объясняя особую связку их судьб. На волнах моря Зебека с помощью причудливой живописи, деталями импрессионизма - драма, любовь, мистика жизнь и Бог. А чувства, преходящие сквозь краски, уникальны - именно его, именно прошедшие множество испытаний.


Автор:Таня Грачева

========================================
=========================================

Мысли Зебека вслух
Далее я хотел бы познакомить читателей с мыслями, которые произносил художник вслух. Порой они чередовались с поэзией и прозой известных поэтов, писателей и просто замечательных людей.
«Очень нравится, когда меня хвалят, - говорит Зебек, - хотя я никогда не думаю, что я лучше других».
И дальше продолжает: «Иметь талант – это не всегда большое счастье. Его еще нужно пронести через всю жизнь, при большой ответственности». Все это произносится ровным, в тихой тональности голосом. «Обо мне в последнее время пишут. Когда хвалят, приятно, но тогда стараюсь строже оценивать свой труд. Но когда пишут неправду, например, что меняю картины на продукты питания у населения косы, скажи мне, на кой хрен они населению? Что я – очень больной, пьющий? Меня это не раздражает. Бог им судья. Глупца оспаривать нельзя».
«За свою жизнь я нарисовал десятки тысяч парусов. Что это, знаки? Что они значат для меня? Абстракция? Абстракция – это дань моде. Нет. В абстракции я нахожу гармонию. Я показываю, что после стольких лет скитаний человек приходит всегда к последнему причалу».
Далее, выдержав паузу, поглаживая пальцами руки свою бороду, Зебек продолжает: «Абстрактные сны не снятся. Снятся вещие. Часто снится мать, которая подходит к вагону, но меня с собою пока не берет».
«Я свободный и счастливый человек, - говорит Зебек, - все зависит только от меня, мне никто не мешал и не мешает. Как я живу сейчас, лучшего не хочу. Я был счастливым на Кинбурской косе. Шесть моих детей из семи закончили местную школу».
Выстраивая свои мысли только по одной, известной ему схеме, художник продолжает: «С грязными руками доброе дело не сделаешь. Живопись требует абсолютной искренности. Палач никогда не будет художником».
Взяв в руки картину, написанную в присущей только ему цветовой гамме, на которой изображен букет цветов – не полевых лютиков и васильков, тюльпанов и нарциссов, а только ему известных сортов – художник говорит: «Такие цветы дают раскрепощение для души художника, это как трезвеннику напиться». Окинув взглядом мастерскую, плотно расставленные вдоль стен, на диване, стульях полотна, он сам делает себе наставление: «Что нужно успеть сделать – как подскажет сердце, надо так и идти».
Отведя взгляд от собеседника, он смотрит в окно, его взгляд устремлен куда-то за горизонт. Что он там пытается увидеть, известно одному Богу и художнику.
Он любит говорить и практически не слышит и не слушает собеседника. Правда, видимо, когда поймает ниточку искренности или родственную его душе мысль, он хватается за нее и начинает развивать в нужном направлении, но это длится недолго. Его философские рассуждения всегда цементируются стихами великих или высказываниями бессмертных. Этим он как бы ставит жирную точку и прекращает обсуждение того или иного вопроса. В его глазах грусти нет. Если внимательно присмотреться, в них играют искорки, и они излучают какую-то светлую энергию. Не знаю, заметно ли это для всех, но я это лично почувствовал. Освободившись от опеки телевизионщиков, Владимир любезно согласился ответить мне на ряд вопросов.


Семнадцать вопросов к Зебеку и его ответы на них
1. Любимый композитор: Эдвард Григ
2. Любимые песни и мелодии: Романсы. Мама мне пела их всю свою жизнь.
3. Любимые цвета: Белый, голубой, черный.
4. Любимые числа: Нечетные.
5. Любимое время года: Осень.
6. Любимая пища: Молочные продукты.
7. Любимые художники: Михаил Врубель, Пабло Пикассо, Сальвадор Дали, Джозеф Тернер.
8. Любимое время дня: Утро и вечер.
9. Чего не удалось достичь в жизни: Передать своим детям свое отношение к жизни, к миру. Если бы это удалось, они были бы счастливы.
10. Поймав золотую рыбку, об исполнении каких трех желаний ты б её попросил: Первое желание: чтобы люди повернулись лицом к самому главному – сохранению и приумножению природы; второе желание: чтобы у людей было больше духовного, а не материального; третье желание: чтобы Украина стала нормальным государством. Люди пели бы прекрасные песни, было бы меньше обмана и популизма политиков.
11. Кумиры: Александр Македонский, Наполеон.
12. Любимые поэты: Александр Пушкин, Михаил Лермонтов.
13. Какие вопросы тебе неприятны? Грязные, которые не воспринимает душа (о доходах, о расходах и т.д.)
14. Осуществилась ли главная детская мечта? Да. Я избавился от урбанизации, которую плохо переношу.
15. Как звали первую любовь? Елена.
16. Какое животное больше всего нравится? Лошадь.
17. Кому, как ты считаешь, больше всего нужна помощь?
Талантливым людям. Посредственность пробьется сама.
Быстро пробежало время. Наступил вечер. Недолгий сбор, прощание. Договариваемся о новой встрече, спрашиваем у Зебека, что привезти в следующий раз с материка. Он желает всем счастливой дороги и приглашает приехать в следующий раз, только побыть подольше: есть о чем поговорить и что ещё показать.

Вместо эпилога
Органика творчества художника Владимира Зебека не поддается стереотипному толкованию. Кудесник морских пейзажей, горячий певец двух могучих, великих стихий – моря и неба – он всю жизнь борется над раскрытием тайн магии неба и воды, их разных настроений с тонкими оттенками света восхода и заката, лунного света, отсвеченного в спокойной воде, борьбы стихий и мирной их гармонии – все это переносится искусно художником на холст и подвластно его волшебной кисти.
Да, и еще. Для любителей энциклопедической информации, хронологии я хотел бы сообщить – Зебек Владимир Евгеньевич родился в городе Николаеве 18 мая 1931. Не в Москве, Берлине или Париже. Просьба писать о Владимире корректно и правду. Пусть никого не мучают цены на его полотна. Главные работы его еще не написаны. Так зачем тогда считать деньги в чужом кармане?!
Владимир не имеет почетных званий и наград. Главная его награда – это прижизненное признание его таланта, высокая публичная оценка его творчества.


Текст - Евгений Горбуров, почитатель таланта художника, кандидат исторических наук






Владимир Зебек

Судьба
Владимир Зебек: «Зачем пенсия, если есть куры, корова? Человеку ведь очень немного надо»

Людмила ТРИБУШНАЯ, «ФАКТЫ» (Николаев)

22.09.2011



80-летний художник, чьи работы покупают мировые знаменитости и президенты, почти сорок лет живет отшельником на Кинбурнской косе

В мире нет такого ценителя или коллекционера живописи, который не мечтал бы иметь хотя бы одну работу Владимира Зебека. А вот в Украине, где 80-летний художник живет, о нем почти не знают. «Это выбор самого Зебека, — разводят руками коллеги художника. — Человек жил в Москве, имел все: деньги, славу, огромные возможности, но вдруг на пике популярности бросил мастерскую с видом на Кремль и уехал на Кинбурнскую косу, поселился отшельником в старой деревенской хате. Доит корову, кормит кур, сам печет хлеб. Никого не принимает».

Это правда. Попытки корреспондента «ФАКТОВ» попасть к знаменитости очень долго оставались безуспешными. «На Кинбурн добраться и то проблема,- отговаривал меня от поездки к Зебеку один из николаевских художников. — Из Очакова ходит паром, причем не каждый день. На косе к парому выезжает ЗИЛ (только вездеход может преодолеть тамошнее бездорожье), и на нем еще час сумасшедшей тряски. Глушь, одним словом. И еще проблема: Зебек ночью работает, днем спит. Приедете, а он к вам не выйдет. Я сам в такой ситуации недавно оказался. Газеты, телевидение… На эти игрушки художник уже давно не отвлекается». И все же волею случая и определенной цепочки знакомств удалось погостить у «современного Айвазовского» — так искусствоведы называют Зебека.
«Только наклонился подберезовик срезать, глядь — волчара с другой стороны к грибу потянул морду»

Из крепкого кирпичного дома выходит мужчина лет тридцати, сын художника.

— Отец еще спит, проснется к закату, — приглашает меня на уютную террасу Даниил.

У Зебека шесть сыновей и дочка, все они москвичи. На Кинбурн приезжают только летом, привозят многочисленных друзей, знакомых.

— У нас и сейчас полон дом людей, — кивает в сторону особняка Даниил. — Живем по принципу коммуны: за гостями не закрепляются комнаты, все в одной куче. Среди единомышленников жить интереснее. Это я к тому, что вам у нас вряд ли понравится, поэтому договорился с соседкой бабой Ниной, у нее и остановитесь.

*Волны на полотнах Владимира Зебека поднимают восторг в душе каждого, кто смотрит на произведения художника

Сам художник живет в покосившейся деревенской хате, которую купил почти полвека назад.

— У отца первая супруга тоже живописец, у них двое детей родилось, — рассказывает Даниил. — Новая любовь разрушила семью. Так случилось, что отец встретил нашу маму. Ей 17 едва исполнилось, ему — 44. От этой любви на свет появились четыре мальчика и девочка Лиза. Мы все выросли на Кинбурне, окончили местную школу. Хорошо здесь! Сразу за нашим огородом море.

В селе, расположенном на таком отшибе, что сами жители называют это место краем земли, к Зебекам относятся как к аборигенам.

— Понятное дело, — соглашается Даниил. — Когда отец покупал избу, тут электричества даже не было, а население — всего пять семей. Это теперь понастроили. Круглый год на косе по-прежнему живут одни старики. Только ближе к лету наша деревенька превращается в оживленный курортный поселок.

Соседка Зебеков бабка Нина вспоминает, что приехавшие москвичи были типичными бездельниками — проводили дни в бесконечных прогулках.

— Це вже потiм я розiбралася, — улыбается 80-летняя пенсионерка. — Бувало, пливеш човном на базар в Очакiв, а за бортом точнiсiнько така хвиля, як на Володiних картинах. Ну тютiлька в тютiльку! Не всякий вмiє намалювати правду.

— Чтобы после шумного успеха в Москве, Нью-Йорке, Париже довольствоваться оценкой бабы Нины — это, скажу вам, нужно философом быть, — смеется Даниил. — Но отец, правда, мудрец, сами сможете убедиться.

Величественный закат подсказывает, что хозяин проснулся.

— Профессиональная привычка: торопится уходящее солнце застать, — со знанием дела объясняет Даня.

Владимир Зебек встречает меня на крылечке — худой пожилой человек с гордым загорелым лицом и седой бородой. Что-то, впрочем, мешает назвать его стариком. С первой секунды ясно: хозяин не в духе. Догадываюсь, почему. Ведь вечер сегодня пропал — надо принимать гостью.

— Корова Люта не пришла со степи, — озадаченно протягивает для приветствия руку художник. — Уже второй день где-то бродит недоенная. Она, конечно, никуда тут не денется, но душа у меня не на месте.

Начало не предвещает ничего хорошего. Понятно одно: рая на земле нет даже здесь. Из-за этой коровы вряд ли удастся выстроить задушевную беседу.

— А кто же ее доит? — пытаюсь начать разговор.

— Конечно, сам,- художник нервно поднимается и идет делать разгон детям. — Откуда молодежи это уметь?

«Почему никто не ищет? Второй день уже! Чем вы тут занимаетесь? Бездельники!» — слышно в вечерней тишине. Наконец возвращается и долго молчит.

— Боюсь, чтоб волки не задрали Люту, их тут много, — жалуется. — Как-то пошел за грибами. Только наклонился подберезовик срезать, глядь — волчара с другой стороны к грибу потянул морду, что-то вынюхивает. Оба испугались. Зверь скорее сообразил, что к чему, и убежал в кусты. Разной живности вокруг полно, дикие кабаны бегают. Люблю я эту землю, ведь родился в Николаеве, на третьей Слободской. Всегда сюда тянуло. Вы скажете — Москва! От моей мастерской до Кремля было, как вон до той акации. И что? В городе весь день бегаешь по делам и понимаешь, что жизнь уходит зря. На самом деле человеку нужно ничтожно мало. Это «мало» каждый в состоянии добыть себе сам — вырастить картошку, овощи. У Москвы какие плюсы? Даже ночью выскочишь на одну минуту и купишь еду, а в нашем селе к девяти утра в магазин придешь — хлеб уже разобрали. Но это все ерунда, важно другое: сад, где я могу в тишине выкурить сигарету, покой. Если б заново начать жизнь, вообще никуда не уезжал бы.
«Мне, 14-летнему ребенку, дали четыре года лагерей. Там и начал рисовать»

Художник рассказывает, что его бабушка по маме — осетинка. В девичестве носила фамилию Тугай-Басаева, а отец — потомок немецкого барона фон Зебека.

— У нас в Николаеве дом был с низкими окнами в сад, — говорит хозяин. — И на косе я купил точь-в-точь такой. Долго искал тихое пристанище. Помню, всю Николаевщину изъездил в поисках медвежьего угла — возле Ольвии рыскал, в Рыбаковке. Но даже в конце шестидесятых туда уже добралась цивилизация. В очередной раз возвращаюсь на катерке ни с чем к сестре в Николаев, а мужик один мне и говорит: «Есть одно замечательное местечко — в селе Покровка, что на Кинбурне». Я туда, ан — запретная зона: вышка с солдатом и вскопанная, как на границе, полоса земли. Выпили с офицером, он дал команду пропустить. Хата вот эта камышом была накрыта, дешево продавалась. Моей месячной зарплаты тогдашней хватило, еще и осталось. Правда, побегать пришлось изрядно: ходатайства местным властям от Министерства культуры СССР, Союза художников с просьбой оказать помощь в приобретении дома для творческой работы. Селиться в этом «стратегически важном» районе близ границы запрещалось. Купил хату и сразу почувствовал: я дома. Наши деды и отцы именно так и жили.

Своего отца, впрочем, художник не помнит — он в 1933 году умер от голода, а его маленькие дети попали в детдом. «Мама не могла прокормить четверых», — говорит Зебек. Перед самой войной семья воссоединилась, но вскоре оказалась в Германии.

— Я работал у бауэра — пас коров, — вспоминает Владимир Зебек. — Там был подвал, где висело много окороков. После голодного детства они казались мне каким-то волшебством. Хозяин не жалел еды, я до сих пор вспоминаю о нем тепло. Когда наши войска с боями стали продвигаться вглубь Германии, я бросил коров и сбежал, долго скитался по Европе. Из Швейцарии перебрался в Австрию, оттуда — в Польшу. В 1945-м прибился к своим, в штаб полка переводчиком взяли, ведь я отлично знал немецкий. Когда возвращались в Союз в теплушке, штабисты зашили мне в подкладку пиджака килограммов пятнадцать золота, бриллиантов. На самой границе, привязав к доске, меня аккуратно выбросили из вагона, объяснив, как избежать пограничного и таможенного контроля. Договорились, где потом встретимся. «Смотри, сбежишь — из-под земли достанем!» — пригрозили. Не сбежал и в благодарность получил золотой портсигар, который у меня чуть ли не на следующий день украли.

После возвращения домой — сибирские лагеря. Мне, 14-летнему ребенку, дали четыре года, плюс еще четыре года поражения в правах. Помню переполненные детьми-зэками тесные теплушки, страшный голод. За решеткой я и начал рисовать, а до того даже карандаша в руках не держал. Написал портреты Ленина, Сталина, Свердлова. Они очень понравились лагерному начальству, «моими» вождями украсили задник сцены лагерного клуба, а тут комиссия из столицы. «Кто рисовал?» — интересуются. Узнав, что заключенный, велели снять. Авторами подобных работ могли быть коммунисты-профессионалы, особо маститые художники. Но именно эти картины и спасли меня от голодной смерти. Чтобы не захирели от авитаминоза, маленьким заключенным давали настойку хвои. За рисование я имел вдоволь настойки. Гадость редкая, и шла она мне трудно, а жить-то хотелось.

— Сначала поступил во Львовское художественное училище, потом — в Москву, — рассказывает Зебек. — Секретарша приемной комиссии очень мне симпатизировала и лагерные справки «потеряла». В столице на первом курсе огляделся, вокруг дети партноменклатуры: сытые, домашние. Меня они называли трактористом: вечно голодный провинциал, стипендии не хватало. В первые дни учебы попал в больницу с болями в желудке, выписался за два дня до сессии, купил холст и быстро написал натюрморт. Сдал, жду. Ну, думаю, точно отчислят. То, над чем сокурсники полгода корпели, разве за два дня осилишь? Выходит преподаватель: «Зебек, зайди». Смотрю, а на моей работе штук десять пятерок стоит. С этой минуты меня в училище стали уважать.

Уже через каких-нибудь семь лет он стал известным московским живописцем, членом Всесоюзного художественного совета. Лучшие заказы получал.

— Специализировался на портретах Ленина, — смеется. — Такой себе придворный иконописец страны Советов. Ильич на субботнике, Ильич на отдыхе. За вождей отлично платили, и мы с женой и детьми жили безбедно. Получил мастерскую на Патриарших прудах, где творил Булгаков. Из-за того что рос в страшной нищете, богатство влекло. Пройдет персональная выставка — карманы набиты деньгами. Бывало, 150 тысяч крепкими советскими рублями имел с одной только выставки. Картины мои раскупались моментально.

— Почему же вдруг в расцвете сил, на гребне сумасшедшего успеха все обрезали, уединившись на краю света?

— Вот мы сидим сейчас под звездами, разговариваем. Разве плохо? Я вообще не понимаю смысла слова «отшельник». Просто здорово здесь, и все. Рядом море, которое всю жизнь пишу. Но ты эту жизнь не поймешь, даже не пытайся.

«Девятый вал» Айвазовского был продан в 2008 году за миллион 704 тысячи долларов. Но многие художники говорят, что он скучноват. Холоден, в маринах мало эмоций. Это скорее фотографии. А Зебек — поэт. Его волна в душе восторг поднимает. Пучина кипит, ликует, разбивается на миллион брызг. И когда смотришь, точно такая же веселая буря в тебе. Как достичь подобного волшебства? Секрет.

Сейчас его мазок невероятно популярен. Модно рисовать «под Зебека». Полотна расходятся моментально, причем очень дорого. У него масса подражателей. Картины Зебека давно уже обосновались в известных художественных галереях по всему миру, их покупают за сумасшедшие деньги. Тысячи работ находятся в частных коллекциях в Германии, Японии, США, Великобритании. Пару лет назад картину Зебека Киркоров подарил Леониду Кучме. Не за горами то время, когда марины мастера обгонят в цене шедевры самого Айвазовского.

— Десятки тысяч парусов нарисовал, а показать тебе нечего, — сокрушается Зебек. — Все мои моря давно разъехались по миру. О чем рассказывает рваный парус? О том, что после скитаний человек приходит к последнему причалу — измученный, иногда побежденный. Что он вынес из всех передряг? Что понял? А-а, картины нельзя объяснять, сама думай. И лучшая, безусловно, еще где-то на дне моей души. Сам себе я нравлюсь редко, почти никогда. Ни на одну работу без огорчения не могу взглянуть — всякая нуждается в доработке. Каждую ночь пью вино и пишу, пишу. Что-то важное хочется успеть сказать, как перед последним вздохом.

В своих мемуарах российский искусствовед Владимир Десятников вспоминает, как впервые приехал на Кинбурнскую косу. «Здесь, — пишет автор, — Зебек купил себе небольшой хутор с виноградником, огородом, криничкой и главное — с уютным (под камышовой крышей) домом мельника. К Зебеку приезжали на этюды известнейшие русские живописцы. Без преувеличения скажу: я не знаю среди маринистов второй половины XX века в России мастера сильнее, чем Владимир Зебек. У него в Покровке кто только не перебывал! Здесь можно было с утра выйти с этюдником и, за весь день никого не встретив, писать море, дюны, оливковые рощи. Вечером, когда раскаленное солнце садилось за море, я, как и многие, любил по холодку заходить в гости к Володе».

— Бывало, — соглашается мой собеседник. — Придут, принесут коньяк, споры-разговоры до утра, а на рассвете вдруг оказывается, что продал сдуру три десятка своих работ. И не в том беда, что дешево — просто не собирался самым лучшим торговать. Помню, приехал сравнительно недавно человек от Виктора Ющенко — организовывалась какая-то выставка в Киеве, в «Мистецькому арсеналi». Хотели, чтобы я написал автопортрет и отдал туда. Сделал. «Маленький, — крутят носом. — Надо больше». Не стал, надоело. Сейчас вот один украинский музей тоже просит работу. Но у меня как? Поступил заказ — не пишется. Поэтому и не беру их.

Он рассказывает, что многие годы все свои дни проводил на море, любил далеко заплывать. «Оля все слезы на берегу выплачет, если меня часа три нет», — говорит художник. Плавать сейчас уже не ходит и даже море пишет по памяти. Причем ночью, при лампочке, что само по себе невероятно. «Правда, в месяц на сто долларов обычно нагорает света», — сокрушается.

О личном говорить не любит. От его друзей узнала, что в свои сорок он развелся с первой женой, причем развод поначалу был фиктивным и понадобился, чтобы получить в Москве вторую квартиру, обменять ее на жилье в Ялте. У супруги Нелли возникли серьезные проблемы с легкими, и она перебралась на юг, где до сих пор здравствует, устраивает в Симферополе персональные выставки. Но жизнь на два дома привела к тому, что место Нелли заняла другая.

— Считай, совсем ребенок, — уточняет Зебек. — Дочка известного московского реставратора. Ее мама, которая, кстати, моложе меня, узнав о наших отношениях, накатала жалобу министру культуры СССР. Не знаю, что ответил ей министр, но, выяснив, что дочкин избранник богат и знаменит, будущая теща успокоилась. Мы до сих пор в прекрасных отношениях, Олина мама пару недель назад с оказией передала из Москвы на Кинбурн мне подарки.

Здесь, в глуши, Оля родила четверых сыновей и дочку. Отсутствие газа, водопровода, канализации стало для столичной девочки тяжелым испытанием. Сельский быт, хлопоты с детьми, непростой характер мужа сказались на здоровье. Восемь лет назад женщина уехала в Москву, чтобы обследоваться у врачей. Назад Оля не вернулась, у нее обнаружили рак. В 2005 году она умерла.

Зебек в Москву давно не ездит. Не стал даже советский паспорт менять.

— К чему в такой глуши документы? — смеется. — «Вы гражданин России или Украины?» — поначалу спрашивали в сельсовете, а потом привыкли и перестали. Здесь и фамилия не нужна.

— Вы даже пенсию себе не оформили? Никаких денег от государства не получаете?

— Зачем пенсия, если есть корова, куры? Яйцо съел, молоком запил — чего еще надо? Дашь рыбакам пол-литра горилки, рыбы на месяц навезут. Грех жаловаться, не бедствую. Вот продал картину, корове сена на зиму купил. 500 долларов, считай, за какую-то траву отдал. Как думаешь, переплатил?

— Говорят, вы свои гениальные картины на продукты в селе меняете?

— Кому они здесь нужны? Байка такая ходит, да и взялась не из воздуха. Один мой друг, который на косе жил, вырастил чудесный сад. Снабжал меня персиками, яблоками, разными соками. Ему-то и подарил пару своих работ. Он, правда, не марины любил, а натюрморты. Я ведь как ребенок: что вижу, то и пишу. Цветы, сад, отблески цвета на воде. Лет десять увлекаюсь абстрактной живописью, но это так, баловство. Чтобы выплеснуть какую-то внутреннюю агрессию, а незвучное дыхание тихой гармоничной жизни отдать «парусным» делам.

«Баловство» нет-нет и всплывает на аукционах Запада. В конце марта проходил один из крупнейших арт-салонов мира — «Арт-Монако-2011», собравший представителей престижных галерей, художников и коллекционеров в области современного искусства. Украину на нем представлял Зебек, о чем даже не догадывался.

— От коллег потом узнал, — говорит.

Полночи Зебек показывает мне свои картины, которыми дом забит под потолок. И хотя длительное отсутствие хозяйки чувствуется: везде ажурное плетение из паутины, в одной куче старинные иконы, дохлые мухи, запачканные краской кисти, это уходит на второй план, когда в раме один гениальный холст сменяет другой. «Тебе нравится?» — то и дело интересуется хозяин. Настроение его резко улучшилось после того, как по двору пронеслась счастливая новость — нашлась корова. Мастер рассказывает, что торгует своими работами, выставляя их в одесских галереях. Покупают в основном иностранцы. Цены невысокие — до тысячи долларов, хотя в Германии шли бы по 15-20 тысяч евро каждая. Ему ли, отшельнику и философу, из-за таких мелочей огорчаться?

— Вашим детям рисовальный талант передался?

— Не всем. Роберт пишет хорошо, Денис неплохо, дочь Лиза пошла своей стезей — работает декоратором. Когда они еще маленькие были, ко мне приехал знакомиться местный первый секретарь обкома партии. «Вам, может, здесь и замечательно — натура под рукой, но детей своих просто калечите. Какое на хуторе образование? — нахмурился. — Захудалая школа, где учительницы после уроков торопятся домой поросят кормить». Рассмеялся гостю в лицо — глупости! Чем престижнее учебное заведение, тем больше оно стандартизирует юного человека. Сильная личность, может, и останется сама собой, а остальные выйдут как под копирку. Я лет до двадцати ни одного живого художника не видел, никто меня не учил с младых ногтей рисовать. Если дарование есть, оно прорастет рано или поздно. Помните, как директор гимназии, в которой учился Лев Толстой, отзывался об этом воспитаннике: «Один хочет, а не может заниматься. Этот же и не может и не хочет. Абсолютно бездарен!» Просто Толстой плохо поддавался выравниванию, как всякий гений.

В окна заглядывает утро, пора прощаться. Собеседник устал, я тоже. Мастер говорит, что еще успеет часа два поработать.

— Не знаю, что хотела ты здесь увидеть, что скажешь своим читателям, — вдруг хмурится. — Напиши так: я каждую ночь исповедуюсь холсту и Богу, поэтому живу в полном примирении с самим собой. Это и есть самая высокая ступень человеческой жизни.